Радуга — дочь солнца - Виктор Александрович Белугин

я тем временем ознакомлюсь.

Александр Иванович освободил Савелову стул и пересел на другое место.

Над входом красное полотнище со словами: «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!» У двери — часовой с винтовкой. Его молодое простоватое лицо исполнено чрезвычайной важности. Он неторопливо, стараясь шагать как настоящий солдат, прохаживается перед домом, то и дело смотрит на свою винтовку с примкнутым штыком. Очевидно, держать оружие доставляет ему большое удовольствие. На вид парню лет восемнадцать, не больше. Штык острым жалом поднимается выше его головы. Подойдя, Иван сразу увидел: парень из рабочих.

— Там кто-нибудь есть? — спросил он, указывая на окна.

Часовой, до этого делавший вид, что не замечает Ивана, остановился и строго посмотрел на него:

— С часовым разговаривать не полагается.

— Я и не собираюсь разговаривать, я только спросил, пройти-то можно?

— Без пропуска нельзя.

— Нет у меня пропуска.

Часовой пожал плечами, поддернул винтовку и снова зашагал.

— Я ведь и стрелять имею право, — пояснил он, второй раз поравнявшись с Иваном.

Иван чертыхнулся про себя, отошел за угол и сел на скамейку, спиной к ветру.

Ветер продолжал дуть, не меняя направления, с севера. По небу бежали редкие, почти прозрачные облака. Светило солнце, но было прохладно, как бывает на севере в солнечную погоду в начале лета. Марина вышла на дорогу и зажмурилась от поднявшейся пыли. А когда открыла глаза, то увидела улыбающееся лицо Ивана.

— Вы зачем здесь? — удивилась она, протягивая ему сразу обе руки и прячась от ветра за его широкую грудь.

— На полигон иду.

— Разве его перенесли в другое место?

— Да нет. Решил идти вокруг завода. С земляком думал встретиться. А он как раз на часах, не подпускает даже.

— Ну пойдем, земляк, — засмеялась Марина.

Как только прошли в заводские ворота, Иван вынул аккуратно завернутый в бумагу кусок хлеба и протянул Марине:

— Возьмите, в ЧК, поди, не кормят.

— Нет, я обедала, — но хлеб взяла и положила в карман.

Хлеб был липкий, и на бумаге остались вмятины от Ивановых пальцев.

В дальнем углу шихтового двора был оборудован небольшой полигон для проверки стали на прочность. Когда они подошли, перед щитом у земляного вала толпился народ.

— Расступитесь, товарищи!

Рабочие перестали шуметь и попятились. И тогда Иван увидел пробитый винтовочной пулей броневой лист. От круглого отверстия во все стороны, как лучи, расходились трещины, словно озорной мальчишка пальнул из рогатки в стекло. Один человек продолжал стоять у щита и внимательно разглядывал пробоину. Иван хотел было отстранить его рукой, но узнал Савелова, который строго взглянул на него и спросил:

— Как вы боретесь с фосфором?

В это мгновение у Ивана в голове пронеслось множество мыслей, но на этот раз выдержка взяла верх. Раз Савелов задает такой вопрос, значит, он имеет на это право.

— Как обычно, — ответил он. — Качаем шлак.

— Вечером зайдете ко мне в кабинет и получите дополнительные указания.

Марина подбежала к Савелову, схватила его за руки и крепко пожала их. У Савелова сползла на ухо фуражка. Он поправил ее и пошел своей неторопливой походкой, заложив руки за спину.

Вечером, выходя от Савелова, Иван решил пойти домой, но вдруг почувствовал, что не может уйти, не повидавшись с Мариной. Он вошел в лабораторию. Там царил полумрак. Только одна маленькая лампочка горела в углу у деревянного штатива с пузатой колбой. Тускло отсвечивали пробирки с перекисью марганца. Видно было, как под лампочкой блестит чисто вымытый пол. Марина и Мадлен сидели у окна обнявшись, и, глядя на их одинаково нежные задумчивые лица, можно было подумать, что они сестры.

— Завалку начали, — сообщил Иван таким тоном, словно только за этим и пришел.

Марина встала и подошла к нему. Она заметила, что он еле держится на ногах. И улыбка у него от этого какая-то жалкая, вымученная.

— Вам надо отдохнуть, — сказала она. — Я постелю вам свое пальто. — Она увела его за ширму и расстелила пальто на верстаке. — Поешьте сначала, — и сунула хлеб, который он утром приготовил для нее.

Иван не сопротивлялся. Он заснул сразу, как только опустил голову на ее старенькое пальтишко. Даже хлеб не успел съесть.

4

Совещание началось ровно в десять. Как при французах. Те же часы в ореховом футляре показывали время. Тот же кабинет с венскими стульями. Но вот сколько продлится это совещание, сказать было трудно. Ясно одно: за пятнадцать минут, как это делал Шарль Гризон, пожалуй, ничего не решить. А ведь тогда ради этих пятнадцати минут приезжали члены акционерного общества из Лиона и Парижа. Приезжали летом, задолго до конца отчетного года. И в то время как бухгалтер Гризона, бледный и одуревший от многозначных цифр, сидел в закрытом кабинете, члены общества предавались развлечениям.

В их распоряжении была большая барка для увеселительных прогулок. Ее поднимали на лошадях вверх по реке верст на сто. Туда же отправлялись французские инженеры с семьями и заграничные гости. Затем все вместе плыли вниз.

Управлять этим громоздким сооружением брали рабочих из сплавщиков. Один раз пришлось участвовать в таком увеселительном рейсе Александру Ивановичу. Он считался переселенцем, был приписан к заводу, раз в неделю ходил в полицейский участок на отметку, но в цехи не допускался. Приходилось браться за любую работу, часто очень тяжелую.

Чтобы вести барку по капризной горной реке, нужны были выносливость, умение и ловкость. Чуть прозевал — и барка с размаху врежется в скалы, которые словно нарочно выставлены у каждого поворота реки. Иногда плыли по вечерам. Один такой вечер Александр Иванович запомнил особенно хорошо.

Это было начало удивительной уральской ночи, чарующей и нежной. В это время теряются реальные очертания предметов и все — горы, тайга и сама река — кажется сотканным из густого синего с позолотой воздуха. А от диких неподвижных лесов веет таким первозданным покоем и душа наполняется такой чуткой тишиной, что невольно вздрагиваешь от малейшего звука, будь то сонный всплеск рыбы или удар сорвавшегося с утеса камня.

Александр Иванович помнил, что именно такое состояние переживал он в ту ночь. Он стоял на корме у левого поносного. Барка медленно и спокойно скользила по широкому плесу, как по светлой долине, загороженной с боков густыми тенями гор. С того места, где он стоял, было видно все, что делается на барке. Эта неуклюжая на вид и тяжелая на ходу посудина поражала роскошью внутренней отделки. Все здесь было как на первоклассном пассажирском пароходе: салон, буфет, каюты.

В каютах не светилось ни одного окна, зато салон был ярко освещен. Оттуда неслось пение скрипки, и